Мой папа родился в 1913-м году. Я поздний ребёнок и все такое прочее. Когда я вижу какие-то статьи о 20-х или 30-х годах, я мысленно подсчитываю папин возраст и представляю его в том времени.
В 1920-м папе было 7 лет. Он бегал по пыльному Чимкентскому тракту босиком, в штанишках и рубашке. Бабушка выглядывала из окна и кричала: «Саша, домой!». Дома она наливала папе холодной окрошки и давала кусок лепешки. А ещё учила его читать и писать.
В 1930-м папе было уже 17. У него были друзья-беспризорники, он сделал себе татуировку якоря, хулиганил, курил и при этом много читал. Там были первые заработанные деньги, первая любовь и первые шаги во взрослую жизнь.
В 1940-м папе уже 27 лет. Это взрослый мужчина. Он работает бухгалтером, любит цифры и замужнюю соседку. Бабушка пожертвовала папе одно из своих золотых колец, и папа поставил себе золотые коронки, чтобы соответствовать заявленной крутости среди своих друзей, которые уже не беспризорники, а просто парни с завода. Они по-прежнему дружат и держат в страхе весь Чимкентской тракт.
В 1950-м папе уже 37. Закончилась война пять лет назад. Друзья порастерялись и о них напоминает только наколка якоря на руке.
Народу в Ташкенте много, но все эти люди новые, они остались в этом городе после эвакуации. Им нравится пыль на дороге, клубника в мае и горячие лепешки по утрам. Бабушки нет в живых, она не смогла пережить войну и гибель своих детей на этой войне. Нет и дома на Чимкентском тракте.
Зато есть комната в квартире одинокой женщины на Асакинской. Она стирает ему рубашки и ждёт каждую ночь в свою постель. И это первая попытка моего папы остепенится и создать семью. От этих отношений появится ребёнок — моя старшая сводная сестра, которую я никогда не знала и не видела.
Папа по-прежнему любит цифры, но работает уже не бухгалтером, а топографом. Он водит трофейный немецкий мотоцикл, пьёт вечерами пиво на углу с новыми друзьями, опускает свои босые ступни в ташкентскую пыль и посмеивается над эвакуированными, которые не знают узбекского языка.

М-да…
А вот про шестидесятые мне уже не фантазируется. Там уже мама моя вошла в папину жизнь, и стало все по-другому, и много фотографий тому свидетельство. И жизнь продолжалась.

Автор — Елена Азимбаева, Ташкент